Живым сочувствием привета
С недостижимой высоты,
О, не смущай, молю, Поэта —
Не искушай его мечты…
Всю жизнь в толпе людей затерян,
Порой доступен их страстям —
Поэт, я знаю, суеверен,
Но редко служит он властям.
Перед кумирами земными
Проходит он, главу склонив —
Или стоит он перед ними
Смущен и гордо-боязлив…
Но если вдруг живое слово
С их уст, сорвавшись, упадет —
И сквозь величия земного
Вся прелесть женщины блеснет,
И человеческим сознаньем
Их всемогущей красоты
Вдруг озарятся, как сияньем,
Изящно-дивные черты —
О, как в нем сердце пламенеет!
Как он восторжен, умилен —
Пускай любить он не умеет,
Боготворить умеет он…
Устраивали Ватерлоо.
Считали: Наполеон
годится на роль Второго.
Но уклонился он.
Кто не ушёл в торговлю,
вторую тысячу лет
Второго ищет, второго.
Но всё ускользает след.
Безумствуют экстрасенсы.
И харьковская Марго
вздохнёт: «Второй — Вознесенский.
Секите его!
Он хам. Не хлопочет наседкой.
Бросил трубку, травя со мной.
Вознесенский — второй, Вознесенский —
второй».
Пропала моя фазенда.
Взорвались трубы зимой.
Сорвало силой подземной,
что было жизнью второй.
Почему ж Господь меня именно
отыскал в слепых временах?
Чтобы мог начертать это имя
в человеческих письменах?
Мешаем пепел и перлы.
Отвечу я на письмо:
«Поэт всегда — или Первый
или дерьмо».
