«Нет, не могу я видеть вас…» —
Так говорил я в самом деле,
И не один, а сотню раз, —
А вы — и верить не хотели.
В одном доносчик мой неправ —
Уж если доносить решился,
Зачем же, речь мою прервав,
Он досказать не потрудился?
И нынче нудит он меня —
Шутник и пошлый и нахальный —
Его затею устраня,
Восстановить мой текст буквальный.
Да, говорил я, и не раз —
То не был случай одинокий —
Мы все не можем видеть вас —
Без той сочувственно-глубокой
Любви сердечной и святой.
С какой — как в этом не сознаться? —
Своею лучшею звездой
Вся Русь привыкла любоваться.
Утро. Распишет взвеси тумана.
День. Полон гама вор’онье-сорочьего.
Вечер. На небе сурьма и румяна.
Ночь. Этот жуткий сквозняк одиночества!
Счастье. Не знаю. Радость — ни капли.
Пусто. Душа, как гнездо разорённое.
Мысли-птенцы от бескровья озябли.
Смута на сердце тоскою зелёною.
Сыплется время крупкой песочной.
Ёмкость — восьмёркою. Точность проверена.
Сном забываюсь, в нём, как воочию,
ветки багульника в пятнах сиреневых.
Боли тягучей узница снова.
Шансов к побегу мне нет — зарешечено.
Птицей бы выпорхнуть… и к птицелову!
Не окольцованной и не обвенчанной.
Ветер в окошко, шорох — по крыше,
вьюгой ли снежной окно занавешено.
Тихо совсем, чтоб никто не услышал,
ночью расплакалась сильная женщина.
