Стихов моих вот список безобразный —
Не заглянув в него, дарю им вас,
Не совладал с моею ленью праздной,
Чтобы она хоть вскользь им занялась…
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут…
О чем же хлопотать? Рука забвенья
Как раз свершит свой корректурный труд.
«Братья-разбойники». «Кнут» и «острог» —
два бунтовщически-каторжных слова.
Волга. И сквозь байронический слог —
тени то Разина, то Пугачева.
Волга. И Астрахань (в черновике,
в первом наброске сценария-плана).
Песня: поют и плывут по реке…
И есаул предает атамана.
Движется, движется план и сюжет —
к Лобному месту, на площадь, на площадь…
Но и бессвязный, бессмысленный бред
брата больного о том же пророчит:
Лобное место. Туда он и гнет:
площадь, толпа и палач беспощадный…
«Если читательниц не отпугнет,—
пишет Бестужеву,— то напечатай».
«Если читательниц…» Или другой
дуры: цензуры.
Бестужев хлопочет.
Вышел журнал — в двадцать пятом, весной.
А в декабре — вышли на площадь:
Лобное место…
А будут там все,
только не всем еще время приспело.
Он ведь не зря (в том же самом письме)
вспомнил зловещее «слово и дело!».
Пуля свинцовая, два ли столба —
царская милость в любых вариантах.
Лобное место — сюжет и судьба.
Он ведь не зря именует себя
(Левушке, в письмах): «Разбойник-Романтик».
Даже пытался сдружиться с царем.
Пробовал даже любить свои цепи.
Все же — казнили: в тридцать седьмом.
Спрятали тело в Конюшенной церкви.
«Братья-разбойники» — «кнут» и «острог»…
Будто ему уже было известно:
жизнь — лишь отсрочка, а близится — срок:
Черная Речка — Лобное место.
