Чему молилась ты с любовью,
Что как святыню берегла,
Судьба людскому суесловью
На поруганье предала.
Толпа вошла, толпа вломилась
В святилище души твоей,
И ты невольно постыдилась
И тайн и жертв, доступных ей.
Ах, если бы живые крылья
Души, парящей над толпой,
Ее спасали от насилья
Бессмертной пошлости людской!
Затишье, ты соседствуешь с войной,
удача, ты погибелью чревата.
Нелепость, будь вовек тому виной.
Сама, душа, во всём ты виновата!
Так будь собой и ощути их вес –
тех шумных лет, наполненных тревогой.
В нас целит солнце, севшее на лес,
как фотоаппарат с его треногой.
Сейчас фотограф-ветер сбросит плат,
и по исчезновенье тучи чёрной
запечатлятся наши смех и плач.
Да только что нам оттиск этот чёткий?
Под шляпкой гриб поднялся голышом.
Берёзы – словно свадебные свечи.
Ты слышишь? Они шепчут:
– Хорошо ль?
Спокойно ли тебе, о человече?
Июль зелёный. Снов невпроворот.
Один сморгнул. Другой ещё короче.
Настанет ночь – и утро у ворот.
Какие усыпительные ночи!
Не спи, душа!
Останься на ветру!
Для блага изменяя эту землю,
чтоб жить, я ежедневно поутру
тебя, как оправдание, приемлю.
И лишь порой – в блистании смолы,
торжественны и праведны, как судьи, –
становитесь вы, летние стволы,
дороже нам, чем собственные судьбы.
Я вижу небо в окнах ваших крон.
Какой бы жизнь ни стала получаться,
не нужно мне довольства – этих крох
от яств полубеды и полусчастья.
Вот почему, душа, нам не до сна.
Вот почему, нечаянно, как другу,
мне на плечо суровая сосна
кладёт свою натруженную руку…
