Неужто береза-калека,
Склонившись к последней реке,
Последнего человека
Увидит в ее кипятке.
Неужто не будет Биг Бена,
Блаженного и Нотр Дам,
И хлынет последняя пена
По нашим последним следам?
Но в то, что погибнет планета
Черемухи, птиц, ребятня, —
Не верю. Наверное, это
Последняя вера моя.
Не будет за черепом череп
Опять громоздиться вверх.
Не после войны, а перед
Последний грянет Нюрнберг.
И бросит в ручей погоны
Последний на свете солдат,
И будет глядеть, как спокойно
Стрекозы на них сидят.
Последний эксплуататор,
Раскрыв свой беззубый рот,
Как деликатес, воровато
Последние деньги сожрет.
И будет земля крутиться
Без страха последних лет,
И никогда не родится
Последний великий поэт.
Как дитя, я даю тебе сердце…
Это сердце — цветок, —
Он открылся: забрезжил восток…
В складках губ я даю тебе сердце…
Я сорвал его в пламенный час…
О, молчи: так ничтожны слова…
Пусть душа говорит блеском глаз.
Мое сердце — цветок… И любовь,
И признанья любви на губах…
В детстве верим мы в Бога, — вот так,
Словно дети, поверим в любовь…
Пусть рассудок цветет на холмах
Прихотливых бесцельных дорог…
Нам не надо признаний в словах…
Кристаллически-трепетный вздох, —
Это — пламя двух страстных сердец, —
Он молчаньем самим говорит, —
И блестит,
Как алмазный венец
Неисчисленных звездных лучей
В диамантовых сводах ночей.
