Вот опять спорхнуло лето
С золоченого шестка,
Роща белая раздета
До последнего листка.
Как раздаривались листья,
Чтоб порадовался глаз!
Как науке бескорыстья
Обучала осень нас!
Так закутайся потеплее
Перед долгою зимой…
В чем-то все же мы окрепли,
Стали тверже, милый мой.
Я помолился голубейшим ликам
о том, что скоро побелеет локон,
и смерти испугается свеча,
узнав, как тают по священным книгам
ученики любимейшие Бога.
И в тюрьмах сыновья его мычат
и в небесах непоправимо пьяных
и в небесах непоправимо пленных
я таинство последнее узнал —
о том, как люди поздно, или рано
начнут, вскрывая ангельские вены
выпрашивать прощение у зла.
Заплачет камень, затвердеет поддень,
и шар земной, похожий на золу…
заставит повторить великий подвиг
того, кого в стихах не назову.
И род людской, себя продавший трижды,
освобожденный только в облаках
благословит виновника сей тризны
и собственную кровь нальет в бокал.
Сощурив глаз оранжевый, заря
скользнет по леденящим скользким спискам
и на ремне последнего Царя
к нам приведут слепого василиска.
По всей земле предчувствую костры,
в заборах человеческие кости,
и на церквях нс русские кресты,
а свастику отчаянья и злости.
И паюсной икрой толпа лежит…
и по сигналу можно только хлопать,
мильоны их, но ни одной души,
и проповедь свою читает робот.
