Кокошник нахлобучила
Из низок ливня — паросль.
Футляр дымится тучею,
В ветвях горит стеклярус.
И на подушке плюшевой
Сверкает в переливах
Разорванное кружево
Деревьев говорливых.
Сережек аметистовых
И шишек из сапфира
Нельзя и было выставить,
Из-под земли не вырыв.
Чтоб горы очаровывать
В лиловых мочках яра,
Их вынули из нового
Уральского футляра.
Змѣя ползла:
И какъ она ни зла,
И жестока укуской;
Но зляй ее морозъ;
Гораздо отъ нево бываетъ больше грозъ.
Замерзъ червякъ: морозъ былъ ето Русской,
Не Греческой и не Французской,
Не римской; въ истинну морозъ былъ ето русской:
Пусть Федръ о томъ писалъ, Делафонтенъ, Есопъ:
Застылъ у червяка и хвостъ и лопъ;
Такъ русской былъ морозъ: могли замерзнуть губы,
И барабанить зубы:
Змѣя была безъ шубы;
У змѣй и денегъ нѣтъ:
А шубы вить не всякъ безденежно даетъ.
Въ лѣсу, рубя дрова, ее мужикъ увидѣлъ:
Мужикъ былъ простъ, и смѣлъ:
И сколько онъ умѣлъ
Змѣю всей силой грѣлъ.
Не много знать мужикъ змѣй лютыхъ ненавидѣлъ;
Ворошится моя
Змѣя;
И выдержавъ судьбу гораздо ловку,
Вздымаешъ ужъ головку:
Очнулась тварь сія;
Хотя и потерпѣла:
Пришла къ ней жизнь; и злоба закипѣла.
Лишъ только ожила змѣя, и зашипѣла,
И жало высунувъ на мужика,
Бросается на дурака;
Но дѣло стало по шумняе;
Мужикъ сталъ быть умняе,
И взявъ топоръ змѣю разсѣкъ.
Злодѣй доколь не вылѣзетъ изъ кожи,
Не перемѣнитъ рожи:
И сверьхъ того: злодѣй во вѣкъ,
Неблагодарный человѣкъ.
