Сны о Грузии — вот радость!
И под утро так чиста
виноградовая сладость,
осенившая уста.
Ни о чем я не жалею,
ничего я не хочу —
в золотом Свети-Цховели
ставлю бедную свечу.
малым камушкам во Мцхета
воздаю хвалу и честь.
Господи, пусть будет это
вечно так, как ныне есть.
Пусть всегда мне будут в новость
и колдуют надо мной
родины родной суровость,
нежность родины чужой.
До войны она была Любушкой, Любавой.
Только муж её сгорел в танке под Варшавой.
Любушкой была вчера, нынче стала Любкой.
Вон как улицу метёт расклешённой юбкой!
Вот пройдёт она селом, жаркая, как печка.
Крякнет не один мужик, аж привстав с крылечка.
А уж если подмигнёт, подпоёт немножко,–
И пойдёт за ней, пойдёт, бросив всех, гармошка.
Знает только ночь темна, знают незабудки,
Отчего всех веселей кофточка у Любки.
Сев ли, жатва, сенокос – только бы жива бы:
Всё горит в её руках – догоняйте, бабы!
Не один ей говорил во широком поле:
«Любка, замуж за меня выходи ты, что ли…»
Но она качнётся вдруг тоненьким росточком:
«Ну вас всех…» – и вслед махнёт ситцевым платочком.
Так одна, всю жизнь одна… Прочь поди, досада!
Хоть красива, хоть бедна – никого не надо.
Помирала, никому Любка не мешала,
К сердцу мужа своего карточку прижала.
Был он всеми позабыт, молодой, в шинели,
И его из мёртвых рук вынуть не сумели.
Пальцев худеньких никак не пораспрямили…
Ветер, ветер, ты поплачь на её могиле.
