О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
прежде времени, прежде меня самого,
прежде первой любви, прежде первой травы,
прежде первого снега и прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.
Занимается день у окна моего,
л приходит поэзия прежде, чем свет,
прежде Свети-Цховели и прежде всего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего,
и уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.
Был древний храм готического зданья,
Пещера тьмы, унынья и молчанья.
Узрел его художник молодой,
Постиг умом обилье средств, в нем скрытых,
Сломал ряд стен, уж временем подрытых,
И, чародей, волшебною рукой
На груде их, из их развалин новый
Воздвиг чертог. Искусство, простота,
Красивость, вкус, отделки чистота —
Дивят умы, и зодчий… Но суровый
Закон судьбы исполнен и над ним;
Так решено; на всех не угодим,-
И зодчий наш причастный вечной славе
Не избежал хулителей трудов,
Судей слепых: но где ж? в семействе сов.
Из теплых гнезд изгнанники в дубраве
Они с стыдом пустились и в дуплах,
В досаде злой, в остервененьи диком,
Совиный их, ночной ареопаг
Труд зодчего позорит дерзким криком!
Язык отцов — тот устарелый храм,
Карамзина сравним мы с смелым зодчим,
С семьей же сов, друзья! и с прочим, прочим,
Кого и что сравнить — оставлю вам.
