Как разнесся слух по Петрополю,
Слух прискорбнейший россиянину,
Что во матушку Москву каменну
Взошли варвары иноземныи.
То усл’ыхавши, отставной сержант
Подозвал к себе сына милого,
Отдавал ему свой булатный меч
И, обняв его, говорил тогда:
«Вот, любезный сын, сабля острая,
Неприятелей разил коей я,
Бывал часто с ней на сражениях,
Умирать хотел за отечество
И за батюшку царя белого.
Но тогда перестал служить,
Как при Требио калено’ ядро
Оторвало мне руку правую.
Вот тебе еще копье меткое,
С коим часто я в поле ратовал.
Оседлай, мой друг, коня доброго,
Поезжай разить силы вражески
Под знаменами Витгенштеина,
Вождя славного войска русского.
Не пускай врага разорити Русь
Иль пусти его чрез труп ты свой»
Ударили к ночи морозы.
Скрипит под ботинками снег.
И надобна пристальность прозы,
чтоб всё описать без помех:
как лепится голубь к карнизу;
как едет на санках дитя;
как дым расстилается книзу,
от ветра в испуге летя,
чернея густыми клоками
на марле январской фаты;
как, лязгая хищно клыками,
голодные бродят коты;
как дальняя звёздная карта
некрепким сулит старикам
в трамваях инфаркт миокарда;
и стынет железо к рукам.
Я шторы раздвину пошире,
увижу, что рядом луна.
Наверно, в Коломне, в Кашире
похоже сияет она.
Похожее снежное море.
Похожий безвестный поэт.
И труд. И удача. И горе.
И только спокойствия нет…
