О. М.
И город весь стоит оледенелый.
Как под стеклом деревья, стены, снег.
По хрусталям я прохожу несмело.
Узорных санок так неверен бег.
А над Петром воронежским — вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли,
И Куликовской битвой веют склоны
Могучей, победительной земли.
И тополя, как сдвинутые чаши,
Над нами сразу зазвенят сильней,
Как будто пьют за ликованье наше
На брачном пире тысячи гостей.
А в комнате опального поэта
Дежурят страх и Муза в свой черед.
И ночь идет,
Которая не ведает рассвета.
Жонглируют жонглеры! Мелькают акробаты!
Поигрывает гирями атлет!
И рыжий-рыжий клоун гуляет по канату,
И каждому артисту — десять лет!
Ку-ку, мои малютки, невинные сиротки,/прелестные/
Неслыханный источник барыша!
Всегда легки и ловки, покорны дрессировке,
Причем не стоят /просят/ ни гроша!
А если кто случайно с каната оборвется,
/Малютки на канате, а если кто сорвется,/
Ну что же, все мы смертны, наконец.
Но ни один законник ко мне не придерется:
Ведь я у них единственный отец!
Ах, жизнь — ведь это море, по ней нас ветер носит,
И правило при этом таково:
Когда кого-то топят, прощения не просят.
Такое дело — кто кого!
Вдоль по тонкому канату
Мы скользим всю нашу жизнь,
Будь подобен акробату:
Хоть за воздух, а держись!
