В последний год, когда столица наша
Первоначальное носила имя
И до войны великой оставалось
Еще полгода, совершилось то,
О чем должна я кратко и правдиво
В повествовании моем сказать.
И в этом помешать мне может только
Та, что в дома всегда без спроса входит
И белым закрывает зеркала.
Иль тот, кто за море от нас уехал
И строго, строго плакать запретил.
I
Подходит сумрак, в мире все сливая,
Великое и малое, в одно…
И лишь тебе, моя душа живая,
С безмерным миром слиться не дано…
Единая в проклятии дробленья,
Ты в полдень — тень, а в полночь — как звезда,
И вся в огне отдельного томленья
Не ведаешь покоя никогда…
Нам божий мир — как чуждая обитель,
Угрюмый храм из древних мшистых плит,
Где человек, как некий праздный зритель,
На ток вещей тоскующе глядит…
II
Вечернее зарево меркнет, скудеет,
Ложится туман на поля…
И бедное сердце дрожит, холодеет,
И глухо безмолвна земля…
Ни вздоха о счастье, ни плача о хлебе,
Ни шелеста в темном кусте…
Лишь светлые звезды в синеющем небе
Мерцают, дрожат в высоте…
Меж сердцем усталым и миром безмерным
Распалось дневное звено…
Лишь в памяти, светом случайным, неверным,
С минувшим оно сплетено…
Что было, что будет — все та же дорога,
И пепел и пыль впереди —
Молитва о жизни, алкание Бога
И сумрачный холод в груди…
Вдоль серой дороги, на темных откосах,
Все глухо почило, молчит…
О камень дорожный один лишь мой посох
В безмолвии мира стучит…
