Стряслось небывалое, злое,
Никак не избудешь его,
И нас в этой комнате трое,
Что, кажется, хуже всего.
С одной еще сладить могу я,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но кто мне подсунул другую,
И как с ней теперь совладать.
В одной — и сознанье, и память,
И выдержка лучших времен.
В другой — негасимое пламя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Другая — два светлые глаза
И облачное крыло.
Я — степей любви скиталец, нет приюта мне и крова,
От рожденья я — страдалец, и судьба моя сурова.
Если в сердце — стон сокрытый, не сыскать уж друга сердцу:
Чаше, на куски разбитой, не бывать уж целой снова.
Всю монету боли страстной я тебе под ноги кинул, —
Сколько от тебя, прекрасной, претерпел я в жизни злого!
Мир, сей злыдень лицемерный, жизнь мою дотла разрушил, —
Пусть вовеки правоверный не познает зла такого!
Надо мной враги смеются, обо мне друзья рыдают, —
Мне с враждой не разминуться, от друзей не ждать мне зова.
Нет числа моим утратам, верности вовек не знал я,
Я от горя стал горбатым, и стезя моя тернова.
Зло — ночное ли, деньское — безысходно меня мучит,
Нет душе моей покоя, и беда моя бедова.
Раб моих напастей грозных, сир, в пустыне я рыдаю, —
От ручьев кроваво-слезных степь огнем горит багрово.
Все, кто шел стезею зрелой, с этим миром связь порвали, —
О Машраб, и ты так сделай, не безумствуя бредово!
