То град твой, Юлиан!
Вяч. Иванов
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит.
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают, дело не ждет.
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке,
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже.
Как маятник, ходит луна.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
По мрачной нощи,
Приятно воспѣвалъ на древѣ соловей;
Еще прекрасняе тогда казались рощи,
Отъ пѣсни сей.
Рабята у деревъ тутъ вѣтви отнимали,
Деревья свѣжія ломали,
И пѣсни соловья ни мало не внимали.
Кукушка говоритъ: ты пой, или не пой,
Не внятенъ, соловей прохожимъ голосъ твой;
Такая пѣсенка приятна не бывала:
А естьли я открою ротъ;
Такъ пѣнье въ рощахъ сихъ пойдетъ на оборотъ:
Закуковала,
И вопитъ на суку.
Рабята пѣсню ту внимаютъ,
И прутья не ломаютъ,
Да только лишъ кричатъ за ней, куку, куку:
Кукушкѣ подражать не трудно;
Она поетъ не чудно.
Съ пастушкой шелъ пастухъ,
И стали зажимать отъ хорной пѣсни слухъ.
По томъ и соловей запѣлъ; они внимаютъ,
Увеселяя духъ:
А тѣ опять себѣ деревья тутъ ломаютъ.
Что? спрашивалъ, кукушку соловей:
Не лутче ль пѣсенка твоя моей?
Достойной похвалы невѣжи не умалятъ:
А то не похвала, когда невѣжи хвалятъ.
