Герб небес изогнутый и древний.
Что на нем, почти не разобрать.
Девочке, сидевшей у харчевни,
Я велел меня сегодня ждать.
А она на луг глядела вешний,
Пальчиками чистя апельсин.
Улыбнулась: ‘Верно, вы не здешний?!’
И ушла, отдав мне взгляд один.
Ни дорог не видно, ни тропинок,
Я карету здесь остановлю.
Никогда я не люблил блондинок,
А теперь уже не полюблю.
Мы за полночь проиграли в кости,
Мне везло чертовски в этот день…
И когда еще прощались гости,
Поредела за окошком тень.
Шел я, напевая ‘Встречи мая’,
По неровным шатким ступеням.
Мне светил трактирщик, повторяя:
‘Не шумите, в доме много дам!’
Эх, горе мое, — не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
Тоска меня душит, мне грудь надрывая,
А с черствым бы сердцем я жил припевая;
При виде страданий, несомых людьми,
Махнул бы рукою, — да прах их возьми!
Ничто б за живое меня не задело:
Те плачут, те хнычут, а мне что за дело?
А медный-то лоб — удивительный дар, —
С ним всё нипочем, и удар не в удар;
Щелчки и толчки он спокойно выносит,
Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,
К стене стенобитным орудьем пойдет
И мрамор с гранитом насквозь прошибет;
Другие во мраке, а он — лучезарен.
Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, —
Из милых даров не дала мне судьба
Ни черствого сердца, ни медного лба.
