Я гашу те заветные свечи,
Мой окончен волшебный вечер, —
Палачи, самозванцы, предтечи
И, увы, прокурорские речи,
Все уходит — мне снишься ты.
Доплясавший свое пред ковчегом,
За дождем, за ветром, за снегом
Тень твоя над бессмертным брегом,
Голос твой из недр темноты.
И по имени — как неустанно
Вслух зовешь меня снова… ‘Анна!’
Говоришь мне, как прежде, — ‘Ты’.
Много теперь разных песенок о бригантинах,
О парусах невесомых и приторно-алых.
Те, кто поют их, за плечи обнявшись картинно,
Знают ли сами про жесткость пенькового фала?
Знают ли, как коченеют застывшие пальцы,
Намертво сжавшие мокрый конец гика-шкота?
Что ж вы опять оставляете берег, скитальцы,
Самые младшие внуки крылатого флота?
Ветер и волны считать ваши годы не станут.
Скомканы вновь лавировкою курсы и галсы.
Яростно бьется над тонким плечом капитана
Солнцем сожженный и ветром исхлестанный галстук.
Вновь злые камни царапают тонкое днище,
Вновь улетают снесенные ветром бизани.
Встречные брызги картечью рассыпчатой свищут,
И у ребят на щеках оседают слезами.
Только в слезах этих нету ни горя, ни жалоб.
Смотрят вперед рулевые прицельно и строго.
Пасмурный день распоров, как ударом кинжала,
Солнечный ветер для нас расстилает дорогу.
Стаксель и грот наливаются ветром упруго.
Кто же сказал, что открытий в наш век больше нет?
Мы открываем в дороге себя и друг друга!
Это, пожалуй, важней неоткрытых планет…
