В тот день
Меня в партию приняли.
В тот день
Исключали из партии
Любимца студенческой братии
Профессора Трынова.
Старик был нашим учителем.
Неуживчивым и сердитым.
Он сидел
И молчал мучительно,
Уже равнодушный ко всем обидам.
Его обвиняли в семи грехах,
А мне все казалось,
Что это — травля.
И сердце твердило:
— Неправда! Неправда!
— А может быть, правда?—
Спрашивал страх.
Страх…
И я поднял руку «за».
За исключение.
И, холодея,
Вдруг я увидел его глаза.
Как, наверно, Брюллов
Увидал Помпею.
Вовек не забуду я те глаза.
Вовек не прощу себе подлое «за».
Мне было тогда девятнадцать
Мне рано выдали партбилет.
Там, где поле было лугом –
Дом в пятнадцать этажей,
А поодаль, друг за другом –
Сорок восемь гаражей.
Веет зной над каждой крышей,
Это лето – первый сорт:
Мы свои рекорды впишем
В наш, отечественный спорт,
Также впишем ссадины
На коленках Вадиных,
Впишем Глеба синяки,
Хоть они невелики,
И кровавые мозоли
У Серёжи и у Коли,
Впишем порванные кеды –
Всё, что нужно для победы!
Строгий зритель не устанет
Нас склонять по падежам –
Олимпийским видом станет
Марафон по гаражам,
Сиганём синхронно с крыши
И синхронно – плюх! – в песок…
Мы волненье сердца слышим,
Хоть гараж и не высок.
Будем прыгать до упаду,
Да, пока не упадём,
Но свою Олимпиаду
Этим летом – проведём!
