Она улыбнулась, а иглы мучительных терний
ей голову сжали горячим, колючим венцом —
сквозь боль улыбнулась, в эфир отлетая вечерний…
Сидит — улыбнулась бескровно-туманным лицом.
Вдали — бирюзовость… А ветер тоскующий гонит
листы потускневшие в медленно гаснущий час.
Жених побледнел. В фиолетовом трауре тонет,
с невесты не сводит осенних, задумчивых глаз.
Над ними струятся пространства, лазурны и чисты.
Тихонько ей шепчет: «Моя дорогая, усни…
Закатится время. Промчатся, как лист золотистый,
последние в мире, безвременьем смытые, дни».
Склонился — и в воздухе ясном звучат поцелуи.
Она улыбнулась, закрыла глаза, чуть дыша.
Над ними лазурней сверкнули последние струи,
над ними помчались последние листья, шурша.
Я очи возвожу,
И возвергаю взоры,
На превысоки горы,
Откуду помощь я вседневно нахожу,
И руки къ Господу подъемлю,
Сотворшу небеса и давшему намъ землю,
Бугристыя поля мне, гладкія луга:
Ни где не посклизнетъ моя нога:
Храня Израиля, всевышній гласъ мой внемлетъ,
И не заснетъ, ниже воздремлстъ,
Ни въ ночь, ни въ день:
И покрываетъ мя его святая сень:
Въ жары лучъ солнечный меня не опаляетъ:
Господь и жаръ и мразъ и вьюгу утоляетъ:
И мя храня,
Господь меня
Отъ всякихъ золъ избавитъ,
И ни въ какомъ нещастьи не оставитъ.
На всякой мне стези знакъ милости явитъ,
Мой входъ и мой исходъ во векъ благословитъ.
