Раскрылся, точно радуга,
Певучий мой баян,
Шумит под ветром Ладога,
Как море-океан.
Играют волны дымные,
Бегут за рядом ряд
На сторону родимую,
В далёкий Ленинград.
За Охтою у бережка,
Где чайки на волне,
На ясной зорьке девушка
Горюет обо мне.
Те встречи ленинградские,
Те встречи впереди,
А наша жизнь солдатская —
Умри, но победи.
Но не грусти, красавица,
Не надобно тужить:
Мне как-то больше нравится
И победить, и жить.
Есть говоренье о конце –
как будто насмех при скупце
кидать монеты в воду.
Мой друг, растянем эту сласть!
достанет слов, чтобы не впасть
в молчанье и свободу.
Не замолчать: такая тьма
в молчанье! выжить из ума
от состраданья – или
от тяготенья век спустя
к тому, с кем общее дитя
до двери проводили.
Я вижу сад и общий сон,
где каждый плод позолочен,
как перстень обручальный,
смолы врачующий наплыв,
сучок обломанный, мотив,
подхваченный случайно:
− Отец, найди мне посошок!
Ни зги в прошедшем и зрачок,
расширенный от страха.
И столько праха на губах,
как будто сели сорок прях
за смертную рубаху.
И, плача, видели друзья,
как спотыкаясь и скользя
бредет мое дыханье
в исток стыдящийся ключа,
в горячий корешок луча,
в рожок повествованья.
И я пойду, как жизнь и стих,
среди попутчиков святых,
но сторонясь и пряча
лицо, любимое толпой,
лицо, забытое тобой,
как лишняя удача.
