Всю ночь над домом, сном объятым,
Свирепо ветер завывал,
Гроза ревела… Я не спал
И грома бешеным раскатам
С ожесточением внимал.
Но гнев разнузданной стихии
Не устрашал души моей:
Вчера познали мы ясней,
Что есть опасности иные,
Что глупость молнии страшней!
Покорен благостным законам
И не жесток природы строй…
Что значит бури грозный вой
Перед безмозглым Ларионом
И столь же глупой пристяжной?!
В тех городах старинных, где дома
толпятся, наползая друг на друга,
как будто им напугана округа
и ярмарки застыла кутерьма,
как будто зазевались зазывалы
и все умолкло, превратившись в слух,
пока он, завернувшись в покрывало
контрфорсов, сторонится всех вокруг
и ничего не знает о домах:
в тех городах старинных ты бы мог
от обихода отличить размах
соборов кафедральных. Их исток
превысил всё и вся. Он так высок,
что не вмещается в пределы взгляда,
как близость собственного «я» – громада
необозримая. Как будто рок,
что в них накапливается без меры
и каменеет – вечности стена –
не то, что там, в низине грязно-серой
случайные хватая имена,
рядится в ярко-красное рядно,
напяливает синие уборы.
Здесь были роды, где теперь – опора,
а выше – сила и разгон напора,
везде любовь, как хлеб или вино,
в порталах жалобы любви, укоры,
но бой часов – предвестник смерти скорой,
и вслед за ним кончаются соборы
и рост свой прекращают заодно.
