В еврейской хижине лампада
В одном углу бледна горит,
Перед лампадою старик
Читает библию. Седые
На книгу падают власы.
Над колыбелию пустой
Еврейка плачет молодая.
Сидит в другом углу, главой
Поникнув, молодой еврей,
Глубоко в думу погруженный.
В печальной хижине старушка
Готовит позднюю трапезу.
Старик, закрыв святую книгу,
Застежки медные сомкнул.
Старуха ставит бедный ужин
На стол и всю семью зовет.
Никто нейдет, забыв о пище.
Текут в безмолвии часы.
Уснуло всё под сенью ночи.
Еврейской хижины одной
Не посетил отрадный сон.
На колокольне городской
Бьет полночь. — Вдруг рукой тяжелой
Стучатся к ним. Семья вздрогнула,
Младой еврей встает и дверь
С недоуменьем отворяет —
И входит незнакомый странник.
В его руке дорожный посох.
Николай Александрович Львов
двух поэтов имел свояков —
это были Державин с Капнистом
И Хемницер совет с ним держал,
и Бакунин-отец уважал,
и у всех, кто его окружал,
он считался верховным стилистом.
Он во многих помянут стихах.
А свои он писал впопыхах
и записывал их как попало.
Кое-что он издал, кое-что
издают, слава богу, дошло,
обещают издать — хорошо,
кое-что, вероятно, пропало.
В дилетантстве особый есть шик.
Кто хранит каждый стих, каждый штрих,
у того за душою лишь крохи.
Львов поэтам себя раздавал.
Мысли Львова другой рисовал
или строил, ваял, танцевал —
Львовым дышит весь воздух эпохи.
