Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды лик увидел,
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась,
И бунтом опьянела,
И смертная борьба началась,
При клике «Польска не згинела!» —
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда бежали вскачь,
И гибло знамя нашей чести.
Варшавы бунт в дыме.
Поникнул ты главой и горько возрыдал,
Как жид о Иерусалиме.
Зубастый серп прошел по ниве зрелой,
Растаял звон колосьев золотых,
И дольше с каждым днем
Туман, как саван белый,
Лежит в вересняке,
на пастбищах пустых.
Захожий отдых странствует
по селам.
Коса и серп не помнят о страде.
Порой пропляшет в гумнах
цеп веселый,
И поздний грач вспугнется
на гряде.
И вновь покой.
В стогах,
на мягком сене
Пастуший рог тоскует о Весне,
И от полей заплаканные Тени
Плывут к избе и бродят
по стене.
Уж в поле холодно. На рваной
туче
Присядет солнце, бросит
сноп лучей.
Встряхнется ветер в ивняке
плакучем,
И тонким льдом заискрится
ручей.
У красных Зорь под причит
журавлиный
Давно уснул крикливый
летний День…
И шепчет ива старому овину,
Как первый лист свалился
на плетень.
И грустно мне,— но грусть, как
синь, прозрачна,
Что вытекла с небес над
рощей золотой.
И ткется жизнь, как сон,
в певучие зачатья.
А в сердце листопад
и ласковый покой.
