Пред испанкой благородной
Двое рыцарей стоят.
Оба смело и свободно
В очи прямо ей глядят.
Блещут оба красотою,
Оба сердцем горячи,
Оба мощною рукою
Оперлися на мечи.
Жизни им она дороже
И, как слава, им мила;
Но один ей мил — кого же
Дева сердцем избрала?
«Кто, реши, любим тобою?» —
Оба деве говорят
И с надеждой молодою
В очи прямо ей глядят.
Остриженным апрельчиком не выстоял,
Поддакивая кляузам леска,
Я выслан, дорогая, словно выстрел,
В таёжную провинцию виска.
Конвойные хрустели, словно пальчики
У тихого шлагбаума — курка:
«Уходят вот… зачем уходят мальчики,
когда и так дорога коротка».
Потом хлебали чай из медных кружек,
Ругали стол и, щупая жильё,
Засовывали пулю в чью-то душу,
Как белку желтоглазую — живьём.
Я — выстрел. На меня сегодня клюнули.
Я вижу сам за мёртвою опушкою,
Как сладко зарастает чёрной клюквою
Заснеженный сюртук слепого Пушкина.
А дальше там… где мазанки и лебеди,
Где я платочком беленьким машу,
Конечно, лето, и, конечно, Лермонтова
Я навещаю под горой Машук.
Я славный парень — дымноглазый выстрел
В рубахе красной с русского плеча,
Я стольких милых по России выстриг,
Что даже стыдно новеньких встречать.
Ну, а придёт в Москву апрель пристыженный,
Рябую морду к ветру приколотит,
Я подарю себя тому остриженному,
Которого зовут — Володя.
И после всех себя немного балуя,
Вняв всем молитвам… и сестре, и брату,
Усну я тихо на плеч Губанова
И, может, пропущу его по блату.
