На небе зарево. Глухая ночь мертва.
Толпится вкруг меня лесных дерев громада,
Но явственно доносится молва
Далекого, неведомого града.
Ты различишь домов тяжелый ряд,
И башни, и зубцы бойниц его суровых,
И темные сады за камнями оград,
И стены гордые твердынь многовековых.
Так явственно из глубины веков
Пытливый ум готовит к возрожденью
Забытый гул погибших городов
И бытия возвратное движенье.
За окошком воробьиной канителью веселой
Сорваны лохмотья последних снегов.
За сокольниками побежали шалые села
Уткнуться околицей в кольца ручьев.
И зеленою меткой
Трава на грязном платке полей.
Но по-прежнему хохлятся желтой наседкой
Огни напыжившихся фонарей.
Слеза стекла серебрянной улиткой,
За нею слизь до губ от глаз…
А злобь вдевает черную нитку
В иголку твоих колючих фраз.
Я слишком стал близок. Я шепотом лезу
Втискиваясь в нужду быть немного одной,
Нежные слова горячее железа
Прожигают покой.
В кандалах моих ласк ты закована странно.
Чуть шевелишь сердцем — они звенят.
Под какой же колпак стеклянный
Ты спряталась от меня?
И если отыщешь, чтоб одной быть, узнаешь,
Что куда даже воздуху доступа нет,
Жизнь проберется надоедно такая ж,
В которой замучил тебя поэт.
Нет! Пусть ненадолго к твоему сердцу привязан
К почве канатами аэростат, —
Зато погляди, как отчетливо сказан
Твой профиль коленопреклонением моих баллад.
