Город в красные пределы
Мертвый лик свой обратил,
Серо-каменное тело
Кровью солнца окатил.
Стены фабрик, стекла окон,
Грязно-рыжее пальто,
Развевающийся локон —
Всё закатом залито.
Блещут искристые гривы
Золотых, как жар, коней,
Мчатся бешеные дива
Жадных облачных грудей,
Красный дворник плещет ведра
С пьяно-алою водой,
Пляшут огненные бедра
П………и площадной,
И на башне колокольной
В гулкий пляс и медный зык
Кажет колокол раздольный
Окровавленный язык.
Холодный пар,
хоронят прах.
Не плачьте, горе запорошится,
на мраморную доску пав,
под желтым смехом пьяной рощицы.
Жизнь хороша, и ты, король,
за тир гроша могилу рой.
С лопатой падай и греби,
тебе опять слезами ужинать.
Как мебель старую, ненужную,
Вывозят желтые гробы.
Сварганенный комок несчастия
Ваганьковским зовется кладбищем.
Все знают — я не рвусь на части,
и не хочу быть вашим классиком.
И та есенинская роль
на бархатный мой шарф не тянет.
Мне хорошо, что я король,
а буду нищим, лучше станет.
Я выпью водки на углу,
где церковь эта и ворота.
Я не на улице умру
среди бесстыдного народа,
а книжных полок посреди,
черновиков где рваный ворох.
А смерть Ходжою Насреддин
засыплет снегом поговорок.
«И панихиде грустной внемля»,
я вам скажу не так, а сяк —
Любил поэзию, не землю,
Как море истинный рыбак!
