Глухая странность бытия
Уже недолго будет сниться.
Пора в пустынные края,
В беззвездный сумрак погрузиться.
Исчерпать влажные мечты,
Взломать удушливые своды,
Всползти на Башню Красоты
Под ураганом непогоды.
Вот я низвержен, истомлен,
Глупец, раздавленный любовью,
Как ясновидящий Сампсон,
Истерзан и испачкан кровью.
От наших Сычей до ближней Поповки
Каких-нибудь три версты.
Но тут цивильно: у баб обновки,
Возле медпункта цветы.
В клубе, конечно, разор многолетний,
В сельпо же – всего завались…
Есть храм, где служит (согласно сплетням)
Сосланный за экзорцизм.
Отец Антоний, медведище рыжий
(Не ад ли его опалил?..),
Смотрит, будто стесняясь, что выжил, –
С правежа на распыл…
Он и теперь не лишен интереса
Рисковых сиих эмпирий –
К обряду изгнания русского беса,
Который зеленый змий.
Может, у баб здесь свои уловки
(Что за уловки? Окстись!),
Но меру чтут мужики в Поповке,
Тогда как вокруг – спились.
И этого чуда на всю деревню
(Новейший, считай, Завет!)
Хватает, чтобы с тоскою древней
С утра не глядеть на свет.
Дачникам прочат сачки, корзинки,
Гирлянды из чеснока…
Я же хожу до коровы Зинки –
Нету жирней молока.
Конечно, здесь не видать молодежи,
И школа закрыта давно.
Однако у двери скребок положен,
В порядке двор и гумно.
В округе, куда ни уткнешься взглядом,
Березки стоят стеной…
Каким же оралом поднять поля-то,
Ставшие целиной?
Не эту ли думу на колокольне
Думает ссыльный Антоний?
И бьется, бьется в малиновом звоне
Сила медвежьих ладоней.
