Бежали сны — сиял рассвет,
И пламенеющие ро?сы
В исходе полунощных лет
Покрыли медного колосса.
Кумир вставал в лучах зари,
К нему стекались поколенья;
Уже воздвиглись алтари,
Звучали рабские моленья,
Колена всех преклонены…
Один — мудрец — подъемлет очи,
И в них рабы, поражены,
Узрели знак прошедшей ночи…
Он — в исступлении жреца,
И вот, измученный и важный,
Коснулся влажного венца,
И глас послышался протяжный,
И ожил мертвенный колосс.
А над пустыней — без предела —
И страх, и крик, и гомон рос;
И красота небесных роз
Покрыла жертвенное тело.
Мне твоего тепла так сильно хочется,
что я намерен навсегда проклясть
торжественность и святость одиночества
и над поступками своими власть.
Наступит день, высоким небом меченый,
когда я линий женственных твоих
коснусь на миг, как божества, как вечности,
и поклянусь судьбе за нас двоих.
Условности, молва людей и ханжество
не омрачат наш краткий путь с тобой,
пускай греховная любовь окажется
достойной века нашего судьбой.
Ты упадешь бездумно, но осмысленно,
спадет к ногам таинственный покров,
но этим ты в глазах моих возвысишься,
как на холстах великих мастеров.
Мне твоего тепла, святая женщина,
достаточно чтоб наш безумный путь
в стихах моих соединился с вечностью,
ты лишь с другим божественной не будь.
