Тяжело в ночной тиши
Выносить тоску души
Пред безглазым домовым,
Темным призраком немым,
Как стихийная волна
Над душой одна вольна.
Но зато люблю я днем,
Как замолкнет всё кругом,
Различать, раздумья полн,
Тихий плеск житейских волн.
Не меня гнетет волна,
Мысль свежа, душа вольна;
Каждый миг сказать хочу:
«Это я!» Но я молчу.
Он светит до сих пор. Он не померк.
Такой же яркий. Он ярчает даже,
тот красный конь, явившийся поверх
эстетства, эпигонства, эпатажа,
поверх дискуссий, споров, болтовни —
поверх всего. Как знаменье. Как знамя.
Конь и художник ведали одни
всю глубину открывшегося знанья.
Конь медленно ступает по воде…
Но слышатся те строки роковые:
«Куда ты скачешь, гордый конь, и где
опустишь ты копыта?..»
Конь —
Россия.
Конь — киноварно-алый. Конь — огонь.
Как будто фреска из-под штукатурки.
Как самоцветный камень дорогой,
на волю вырвавшийся из шкатулки.
Как образ новгородского письма,
открывшийся из-под олифы темной…
Россия вдруг увидела сама
себя. И за спиною — путь огромный.
И впереди — конца и краю нет
пути… И яркие сияют краски…
Не апокалиптический конь блед,
а добрый конь, спасающий от бед
героя-юношу в народной сказке,—
быть может, он и был та красота,
что мир спасет, как думал Достоевский?..
Огромный конский глаз глядел с холста
с какой-то мудростью наивно-детской…
И эта красота была добром
и тем огнем, что Прометей похитил.
И некий предвещала перелом.
Но это понимал уже потом
ошеломленный, озаренный зритель.
