Сады молчат. Унылыми глазами
С унынием в душе гляжу вокруг;
Последний лист разметан под ногами.
Последний лучезарный день потух.
Лишь ты один над мертвыми степями
Таишь, мой тополь, смертный свой недуг
И, трепеща по-прежнему листами,
О вешних днях лепечешь мне как друг.
Пускай мрачней, мрачнее дни за днями
И осени тлетворный веет дух;
С подъятыми ты к небесам ветвями
Стоишь один и помнишь тёплый юг.
В Азии, в Европе ли
Родился озноб —
Только даже в опере
Кашляют взахлёб.
Не поймёшь, откуда дрожь, — страх ли это, грипп ли?
Духовые дуют врозь, струнные — урчат,
Дирижёра кашель бьёт, тенора охрипли,
Баритоны запили, и басы молчат.
Раньше было в опере
Складно, по уму,
И хоть хору хлопали —
А теперь кому?!
Не берёт и верхних нот и сопрано-меццо,
У колоратурного — не бельканто — бред!
Цены резко снизились до рубля за место.
Словом, всё понизилось и сошло на нет.
Сквозняками в опере
Дует, валит с ног,
Как во чистом во поле
Ветер-ветерок.
Партии проиграны, песенки отпеты,
Партитура съёжилась, и софит погас.
Развалились арии, разошлись дуэты,
Баритон — без бархата, без металла — бас.
Что ни делай — всё старо,
Гулок зал и пуст.
Тенорово серебро
Вытекло из уст.
Тенор в арье Ленского заорал: «Полундра!» —
Буйное похмелье ли, просто ли заскок?
Дирижёра Вилькина мрачный бас-профундо
Чуть едва не до смерти струнами засёк.
