Нетленностью божественной одеты,
Украсившие свет,
В Элизии цари, герои и поэты,
А темной черни нет.
Сама Судьба, бесстрастный вождь природы,
Их зыблет колыбель.
Блюсти, хранить и возвышать народы —
Вот их тройная цель
Равно молчат, в сознании бессилья,
Аида мрачный дол
И сам Олимп, когда ширяет крылья
Юпитера орел.
Утратя сон от божеского гласа,
При помощи небес
Убил и змей, и стойла Авгиаса
Очистил Геркулес.
И ты, поэт, мечей внимая звуку,
Свой подвиг совершил:
Ты протянул тому отважно руку,
Кто гидру задушил.
Неясный свет, и запах цикламены,
И тишина.
Рука, белее самой белой пены,
Обнажена.
На длинных пальцах ногти розоваты
И нет перстней.
Движенья кисти плавны и крылаты,
И свет на ней.
В руке дощечка, залитая воском,
В цветах — окно.
На мраморном столе, в сосуде плоском,
Блестит вино.
Зачем здесь я, в ночи и неодета,
И кто со мной?
Библиотека древнего поэта
Полна луной.
Я подхожу, дрожа, к столу со львами
И говорю:
«Привет тебе!.. Я не знакома с вами», —
И вся горю.
Склонившись в непривычном мне поклоне,
Я слышу смех.
Из непонятных слов одно — «Петроний» —
Яснее всех.
Далёкий век, другая жизнь и вера…
Я говорю:
«Я помешала. Ты читал Гомера
И ждал зарю…»
В саду вода лепечет монотонно,
Шуршит лоза.
Эстет и скептик смотрит удивлённо
В мои глаза.
