Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник, —
У дыханья цветов есть понятный язык:
Если ночь унесла много грез, много слез,
Окружусь я тогда горькой сладостью роз!
Если тихо у нас и не веет грозой,
Я безмолвно о том намекну резедой;
Если нежно ко мне приласкалася мать,
Я с утра уже буду фиалкой дышать;
Если ж скажет отец «не грусти, — я готов», —
С благовоньем войду апельсинных цветов.
Боже! ты мой Богъ: съ тобою утреннюю:
Тобою жаждетъ душа моя, плоть моя странствуетъ
устремляяся къ тебѣ,
Во странѣ сухой, растресканной и безводной.
Воображаю, какъ видѣлъ я тебя во святынѣ,
Имѣя предъ очами величіе и великолѣпіе твое.
Ибо милость твоя лутче живота:
Уста мои возвышаютъ тебя.
Тако восхвалю тя въ животѣ моемъ:
И когда изреку имя твое, возведу руки мои:
И будто драгоцѣнной трапезой насыщусь изобильно.
Гласомъ яснымъ воспоютъ уста мои похвальныя пѣсни.
Когда воспомню тебя на моей постелѣ;
Но всю ночь во бденіи мысли мои съ тобою.
Ты былъ моя помощь:
Подъ твоими крылами въ восторгѣ тебя радостно восклицаю
Прильне душа моя къ тебѣ, и тебѣ повсюду слѣдуетъ;
Ибо меня твоя поддерживаетъ рука.
Меня ищутъ убити:
И нисходятъ во преисподнія земли мѣста,
Со обнаженнымъ мечемъ:
Но будутъ сами пищею живущихъ тамо звѣрей,
А Царь возвеселится о Богѣ:
Похвалится всякъ клянущійся имъ;
А нынѣ уста глаголющихъ неправду, по истиннѣ заградились.
