Если бы в сердце тебя я не грел, не ласкал,
Ни за что б я тебе этих слов не сказал;
Я боялся б тебя возмутить, оскорбить
И последнюю искру в тебе погасить.
Или воли не хватит смотреть и страдать?
Я бы мог еще долго и долго молчать, —
Но, начав говорить о другом, — я солгу,
А глядеть на тебя я и лгать — не могу.
Здесь был в чести обычай древний:
Под медный колокольный звон
Плыл от деревни до деревни
Надрывный голос похорон.
Слезой глаза себе не застя,
Не морща строгого лица,
Умела плакальщица Настя
На части разрывать сердца.
Война сынов её скосила.
Что жить, что нет —
Ей всё равно.
Она по мёртвым голосила,
Все слёзы выплакав давно.
За стёртый грош,
За корку хлеба
Да за посулы без отдач
Она в невидящее небо
Бросала свой протяжный плач.
А по ночам, в тоске гнетущей
О вдовах,
Сиротах скорбя,
Корила бога:
— Всемогущий,
Чем прогневили мы тебя?! —
…Ещё горячий после боя,
Гранёный штык зажав в руке,
Октябрь принёс в село глухое
Зарю на сломанном древке
И от лица Советской власти
Вручил нам ленинский декрет
О мире,
О земле,
О счастье
На сотни и на тыщи лет!
Всей силой памяти нелгущей
Навек запомни:
Холод.
Темь.
Людей, взволнованно поющих:
«Кто был ничем, тот станет всем».
Нестройно, радостно и смело,
Сминая злобу кулаков,
Моё село впервые пело
Победный гимн большевиков.
И золотой пшеничный колос
К серпу и к молоту приник.
И влился в песню Настин голос,
Как полный звёздами родник.
Омыв лицо слезами счастья
И не скрывая слёз своих,
Со всеми пела тётя Настя
О светлой участи живых.
