Девушка пугливо куталась в болото,
ширились зловеще лягушечьи мотивы,
в рельсах колебался рыжеватый кто-то,
и укорно в буклях проходили локомотивы.
В облачные пары сквозь солнечный угар
врезалось бешенство ветряной мазурки,
и вот я — озноенный июльский тротуар,
а женщина поцелуи бросает — окурки!
Бросьте города, глупые люди!
и Идите голые лить на солнцепеке
пьяные вина в меха-груди,
дождь-поцелуи в угли-щеки.
В ночном горшке, как жених расфранченный,
Он вниз по Рейну держал свой путь.
И в Роттердаме красотке смущенной
Сказал он: «Моей женою будь!
Войду с тобой, моей подружкой,
В свой замок, в брачный наш альков.
Там убраны стены свежей стружкой
И мелкой сечкой выложен кров.
На бонбоньерку жилище похоже,
Царицей ты заживешь у меня!
Скорлупка ореха — наше ложе,
А паутина — простыня.
Муравьиные яйца в масле коровьем
С червячковым гарниром мы будем есть;
А потом моя матушка — дай бог ей здоровья
Мне пышек оставит штучек шесть.
Есть сальце, шкварок пара горсток,
Головка репы в огороде моем,
Есть и вина непочатый наперсток…
Мы будем счастливы вдвоем!»
Вот вышло сватанье на диво!
Невеста ахала: «Не быть бы греху!»
Смертельно было ей тоскливо…
И все же — прыг в горшок к жениху.
Крещеные это люди, мыши ль
Мои герои? — сказать не берусь.
Я в Беверланде об этом слышал
Лет тридцать назад, коль не ошибусь.
