Бродили по дороге Дремота и Зевота.
Дремота забегала в калитки и ворота,
Заглядывала в окна
И в щелочки дверей
И детям говорила:
— Ложитесь поскорей!
Зевота говорила: кто спать скорее ляжет,
Тому она, Зевота, спокойной ночи скажет,
А если кто не ляжет
Сейчас же на кровать,
Тому она прикажет
Зевать, зевать, зевать!
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму.
И тот, кто с нами в это время не был,—
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
Нет, не забыть — и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего…
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих, —
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали: живы ли друзья?!!
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
