О, сколько раз меня смущали,
друзей тревожили моих
слова разлуки и печали,
невнятно сложенные в стих.
Ну что в них? Дальняя дорога,
зеленые огни земли,
усмешка, грустная немного,
рука, махнувшая вдали…
Но я дышу одним дыханьем
с людьми любимейшей страны.
Все помыслы, дела, желанья
тобою, Родина, сильны…
И, может быть, потомок дальний
услышит явственней всего
биенье сердца твоего
в невнятной песенке прощальной.
Вот он!
Слушайте и пейте.
Вот он!
Чей-то и ничей.
Как серебряная флейта,
Лег в песчанике ручей.
Он течет
и балагурит.
А на нем,
ясна, чиста,
Золотой клавиатурой
Отразилась высота.
Я застыл благоговейно,
Очарован высотой,
Надо мною
муравейник,
Муравейник золотой!
Вот где чаянья сбылися:
Ничего у пыльных ног,
Только рюмки кипарисов
Узкой скатертью дорог.
И еще,
Под шалью яркой,
Да еще,
В тиши и тьме,
Чернобровая татарка,
Синеглазая Этьме.
Счастлив я
И беззаботен!
Но и счастье
И покой
Я, ей-богу, заработал
Этой раненой рукой.
Да,
Я прожил не играя,
Всё я знал:
И плоть и кровь.
Спой же песню, дорогая,
Про счастливую любовь!
Хлынет синяя улыбка,
Захлестнет веселый рот,
И серебряная рыбка
Между губ ее мелькнет.
Мне бы надо осторожней,
Я запутался, ей-ей,
В этом черном бездорожье
Удивительных бровей.
Эти
чертовские веки…
Этот
чертов синий цвет!
Но в каком, скажите, веке
Был рассудочным поэт?
