Мои глаза,
Фирюза-бирюза,
Цветок счастья
Взгляни. Пойми
Хочешь? Сними
С ног запястья…
Кто знает толк,
Тот желтый шелк
Свивает с синим
Ай, и мы вдвоем
Хочешь? — совьем
И скинем.
Душна чадра!
У шатра до утра
В мушкале росистой
Поцелуй твой ждала
Как мушкала,
Ай, душистый…
Придет черед,
Вот солнце зайдет
За Тах-горою,
Свои глаза
Фирюза-бирюза,
Хочешь? — закрою…
Оттого, что зима, оттого, что глядит из ночи
подворотнями глаз белый город в белёсое небо,
оттого, что у памяти не было веских причин
нас кормить от души воробьиным усушенным хлебом,
мы стоим посреди этой жизни одни, посреди
этих смертных людей, что покуда отчаянно живы,
и, мне кажется, чаще теперь холодеет в груди
оттого, что пейзаж истончается вглубь перспективы,
означая её завершение. Можно и впредь
раздвигать пустоту в бесполезной попытке ответа,
но, похоже, никто дальше смерти не хочет смотреть,
дальше снега её, дальше этого белого света.
Мы войдём в этот свет, в этот год, в этот белый предел,
как входили до нас в ту же реку, в бессменную данность.
Оттого ли, что строй воробьиный наш так поредел,
Рождество долгожданно, воистину, долгожданно…
