Пруд заглохший весь в зеленой ряске,
В ней тростник качается, шумит
А на берегу, совсем, как в сказке,
Милая Аленушка сидит.
Прост венок, а нет его красивей,
Красен от гвоздик, от лилий бел.
Тополиный пух на платье синем,
С тополиных рощ он прилетел.
С берега трава, врываясь буйно,
Знать не хочет, что мертва вода,
И цветет дурман с цветком багульник
Рядом у заглохшего пруда
Но кукушка на сосне кукует,
И тропинка к берегу ведет,
Солнце щедро на воду такую
Золотые обручи кладет.
«— А почему это у вас такой глупый и надутый вид, синьоре?» «— Мир еще не рожал дурака, подобного вам, маэстро: — разве вы не видите, что я размышляю о концах и началах?» — и с этими словами Критикко еще сильнее надулся.
(Ант. Фиренчеоли)
Мечта стоит, как облако, в эфире
И страж-поэт пред ней влачит свой плен;
Не сосчитать прерывистых измен,
Не обуздать плененной духом шири.
Раскинется широкая гряда,
Несуществующим исполнятся эфиры, —
Под звон твоей всемирнопевной лиры
Сурово открываешь: «никогда».
И мир несется легким чарованьем,
И мир кипит и алчный ронит плод:
Твоей гармонией исполненный полет,
Твоим высоким жгучим ликованьем.
Не остановится прельститель мир! прощай,
На огненной ладье кидаю встречу,
И жизнь рукой стремительной отмечу:
Покинь тот верный рай, лети, играй!
