Жизнь кого не озадачит,
Кто, захваченный грозой,
Не вздохнет и не заплачет
Одинокою слезой!
Все мы радостно и бодро
Покидаем детский кров,
Верим в полдень, верим в вёдро,
В тишь далеких вечеров…
Но с доверчивыми снами
Тень сплетается и — вдруг
Жребий, брошенный не нами,
Нас влечет в свой строгий круг…
Все мы сеем, вверив зною —
Божьей прихоти — свой хлеб,
И с молитвою немою
Точим серп, готовим цеп…
Безмятежен и просторен
Мир в весенней тишине…
Много Пахарь бросил зерен,
Много ль будет на гумне!
Звезды — алмазные пряжки женских, мучительных туфель
Дразнят меня и стучатся в келью моей тишины…
Вижу: монашка нагая жадно прижалася к пуфу
Ярко-зеленой кушетки.. Очи ее зажжены.
Скинуто черное платье. Брошено на пол, как святость…
Пламя лампадки игриво, как у румына смычок…
Ах, у стеблинных монахинь страсть необычно горбата!..
Ах, у бесстрастных монахинь в красных укусах плечо!..
Но подхожу к кельеспальне… Даже березки в истоме!
Прядями кос изумрудных кожу щекочут ствола…
Даже березка-Печалка молится блуду святому,
Даже березкины грезы об исступлениях зла!..
Ближе… К дрожащему телу прискорпионились четки…
Два каблука, остродлинных бьются поклонами в пол.
«А… каблуки?!.. Куртизанка?! — Нет! не отдамся кокотке…»
И убегаю… А в сердце: «О, почему не вошел?»
