Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый,
А я должна приросшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем — так учили нас.
Одним движеньем — только в этом жалость…
Но встретившись со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась.
На бинт я щедро перекись лила,
Стараясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться — беда.
Да и ему лишь прибавляешь муки».
Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
Не надо рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли.
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
Даль кажется ближе,
когда ты огораживаешь себя чем-то.
Присутствие всюду,
но меня нет.
Только теплота расходится по полю,
где сны рождают нас.
В ничто придти
и видеть на поребрике неузнаваемость.
Как хорошо в часы разлук
подгадывать немного радости.
И тишина воды, и цвет в руке,-
всё кажется иначе,
как-то ближе.
И слабость обретает силу,
а сила кажется слабей.
Твои черты стираются,
ведь замысел глубок в своей отдаче.
И видишь целый мир
из края в край.
Но есть какой-то червячок,
что подбивает к смерти,
которой-то и нет.
И всё пустяк,
но велико молчание и глас Его.
