Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень,—
Во мне живёт мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.
Когда, мою заметив маету,
Друзья бормочут: «Скоро загуляет»,—
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!
Он кислород вместо меня хватает.
Он не двойник и не второе «я» —
Все объясненья выглядят дурацки,—
Он плоть и кровь, дурная кровь моя,—
Такое не приснится и Стругацким.
Он ждёт, когда закончу свой виток —
Моей рукою выведет он строчку, —
И стану я расчётлив и жесток,
И всех продам — гуртом и в одиночку.
Я оправданья вовсе не ищу —
Пусть жизнь уходит, ускользает, тает,—
Но я себе мгновенья не прощу —
Когда меня он вдруг одолевает.
Но я собрал ещё остаток сил,—
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю —
Пусть жрёт, пусть сдохнет — я перехитрил!
Попалось рыбаку, на рыбной ловлѣ, въ руки,
Изъ нѣвода полщуки.
Однако рыбы часть не такова;
У етова куска и хвостъ и голова;
Такъ ето штучка,
А именно была не щука то, да щучка.
Была гораздо молода;
Однако въ нѣвода
Pаходитъ и щенокъ, да только лишъ не сучей,
Но жителей воды, а здѣсь попался щучей.
Рыбакъ былъ простъ, или сказать ясняй, рыбакъ
Былъ нѣкакой дуракъ.
Щучонка бросилъ въ воду,
И говорилъ онъ такъ:
Къ предбудущему году,
Роcти и вырости, а я тебѣ явлю,
Что я прямой рыбакъ, и щукъ большихъ ловлю.
А я скажу: большая въ небѣ птица,
Похуже нежели въ рукѣ синица.
