Ты многого, слишком ты многого хочешь!
Тоскливо и жадно любя,
напрасно ты грезам победу пророчишь,
когда он глядит на тебя.
Поверь мне: он женщину любит не боле,
чем любят поэты весну…
Он молит, он манит, а сердце — на воле
и ценит лишь волю одну!
И зори, и звезды, и радуги мая —
соперницы будут твои,
и в ночь упоенья, тебя обнимая,
он вспомнит о первой любви.
Пусть эта любовь мимолетно-случайно
коснулась и канула… Пусть!
В глазах у него замечтается тайна,
тебе непонятная грусть…
Тогда ты почувствуешь холод разлуки.
Что ж делать! Целуй и молчи,
сияй безмятежно, и в райские звуки
твои превратит он лучи!
Но ты… ты ведь любишь властительно-душно,
потребуешь жертв от него,
а он лишь вздохнет, отойдет равнодушно —
и больше не даст — ничего…
Он под Минском в лесах партизанил,
Он вогнал трех эсэсовцев в гроб,
А сегодня у сына экзамен,
И его прошибает озноб.
Он глаза, чтоб не выдали, щурит,
Нервно борт пиджака теребя,
И все курит, все курит, все курит,
Вспоминая мальчишкой себя, —
Общежитье, бурду с чечевицей,
Неуютный студенческий быт…
«Раньше легче нам было учиться», —
Он себе в оправданье твердит.
«Нам за ними теперь не угнаться,
Сколько новых у них дисциплин!
Так обилен поток информации!
Конкурс нынче огромный!»
А сын
Убежден, что студент он де-факто
(дети нынче намного трезвей).
Старики получают инфаркты
На экзаменах сыновей.
