От счастия влюбленному не спится;
стучат часы, купцу седому снится
в червонном небе вычерченный кран,
спускающийся медленно над трюмом;
мерещится изгнанникам угрюмым
в цвет юности окрашенный туман.
В волненье повседневности прекрасной,
где б ни был я, одним я обуян,
одно зовет и мучит ежечасно:
на освещенном острове стола
граненый мрак чернильницы открытой,
и белый лист, и лампы свет, забытый
под куполом зеленого стекла.
И поперек листа полупустого
мое перо, как черная стрела,
и недописанное слово.
Ты лежишь за стеной кладбищенской,
будто впрямь быльем поросла.
По дороге, пылью клубящейся,
мчат машины на промысла.
Белый камень дробят в карьере
и щебенку ковшом гребут.
И дороги бегут, как реки,
Обогнут – и опять бегут.
Огибают тебя, как остров,
горный кряж, скалу, останец…
Ты размахивалась на версты –
метра нет тебе,
места нет!
Белокаменная Елабуга
не нашла для тебя угла:
все выгадывала Елабуга,
предугадывать не могла!
Все твое:
все дальние дали,
все прикамские земли окрест,
больше Бельгии и Нидерландов,
вместе взятых двух королевств!
Египтянок из рода царского
в пирамидах лежат тела.
Над тобой — лишь воронье карканье,
колокольни да купола.
Небо – пыльное, грязноватое,
камня тяжкого тяжелей…
А потом, как всегда, хрестоматия
и экскурсии учителей.
