Когда тебя бессонной ночью
Снарядный визг в окоп швырнет,
И ты поймешь, что жизнь короче,
Чем южной звездочки полет,—
Пусть, славя жизнь, и ночь, и осень,
Отбой горнисты протрубят,—
Глотая кровь, ты сам попросишь
Своих друзей добить тебя.
Но не добьют… Внесут в палату,
Дадут железных капель пить,
Наложат гипс, и в белых латах,
Как памятник, ты станешь жить.
И выходят!.. Как из пеленок,
Ты в жизнь шагнешь из простыней,—
Нетерпеливый, как ребенок,
Спешащий к матери своей.
Попадись мне машина времени!
Я бы не к первобытному племени
полетел, на костров его дым,
а в страну, где не чувствуешь бремени
лет, где я бы стал молодым.
Вот он, Харьков полуголодный,
тощий, плоский, словно медаль.
Парусов голубые полотна
снова мчат меня в белую даль.
Недохватка, недоработка,
недовес: ничего сполна,-
но под парусом мчится лодка,
ветром юности увлечена.
Харьков. Мы на велосипедах,
этих вовсе еще не воспетых
междувременья лошадях,
едем на его площадях.
Харьков. Мы в его средних школах:
то вбиваем в ворота гол,
то серчаем в идейных спорах,
то спрягаем трудный глагол.
Харьков. Очереди за хлебом.
Достою ли?
Достанется ли?
Но зато — под высоким небом,
посреди широкой земли!
Плохо нам,
но мы молодые.
Холодынь и голодынь
переносят легко молодые,
потому что легко молодым.
