Я от стыда закрыл лицо
И пал, целуя прах дорожный…
Кричите, смейтесь мне в лицо:
Я все свершил, что невозможно!
Есть оправдание рабу, —
Он и не знает лучшей доли, —
Но я изведал всю судьбу
И властен выбрать жребий воли.
Я знал, что будет, наизусть,
Мне даже нет и заблуждений,
И вот иду к позору… Пусть!
Хочу и жажду унижений.
На Надеждинской улице
Жил один
Издатель стихов
По прозванию
Господин
Блох.
Всем хорош —
Лишь одним
Он был плох:
Фронтисписы очень любил
Блох.
Фронтиспис его и сгубил,
Ох!
Труден издателя путь и тернист,
А тут еще титул, шмуцтитул и титульный лист.
Лист за листом и книгу за книгою Блох посылает в печать,
Выпустил сотню и стал он безумно скучать.
Добужинский и Радлов не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, и сердце как камень мертво.
И сказал ему Дьявол, когда он ложился в постель:
— Яков Ноевич! Ведь есть еще Врубель, Веласкез, Серов, Рафаэль…
Всю Ночь
Блох
Плохо спал,
Всю ночь
Блох
Фронтисписы рвал.
Утром рано
Звонит в телефон —
На обед сзывает поэтов он.
И когда пришел
За поэтом поэт,
И когда собрались они на обед,
Поднял Блох руку одну —
Нож вонзил в грудь Кузмину,
Дал Мандельштаму яда стакан —
Выпил поэт и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев.
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда всех поэтов прикончил Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох:
Теперь я исполнил мечту мою —
Книгоиздательство открою в раю:
Там Врубель, Серов, Рембрандт и Бердслей, —
Никто не посмеет соперничать с фирмой моей!
