И он взглянул, и ты уснула, и он ушел, и умер день;
И словно руки протянула огнем встревоженная тень.
Слова магических заклятий заветных снов не разорвут,
Ты будешь помнить бред объятий и все, и все мечты минут,
Когда же, властный и прекрасный, к тебе опять вернется он,
То будет только сон неясный, — неясный и ненужный сон!
Тлеет. В каком-то году другими казались деревья.
Теперь остались лишь ветви. А я — демон под яблоней.
С обратной стороны — ничьё приветствие и высохшие пионы.
Солнце гудит в карцер полудня. Взглянешь — и в сон клонит.
На ничьём лице улыбка. Исчезновения нет, но и тебя нет.
Только горсть слов в бреду и что-то ускользающее.
Неузнаваемость склоняется к вечеру.
В эти часы — лучшее — изнанка собственных усилий.
Как будто заново умер. В ничьём глазу — слеза.
Как ангел — дремлющий слух. Прислонился и понял.
Что-то: махриться в пределах мха и ничьих отголосков.
Вполне себе. Вполне. Полнее лишь отсутствие греха.
Размотать бы и выудить удаль — влекомых, и в чью?
Меняю сажу на щеку. Меняю луну на запах тайги.
Всё по четвертям — в нигде. И негде не быть.
Только июнь пропорционален фазам детства,
хоть и родился зимой. Где-то начат, но потерян
в зеркале лиц — не чужих, но и не близких сердцу.
Отчуждённость под взмахом платка-пространства.
И бартер осыпаний в наделах и кульках уходящего.
Я пишу твоё лицо, которое остаётся в рамках
между семью сытыми и семью голодными годами.
Не прощай. Не пора. Се ля ви, но не се ля вас.
