Послал фельдфебель солдата в летнюю лунную ночь раков за лагерем в речке
половить, — оченно фельдфебель раков под водочку обожал. Засветил солдат
лучину, искры так и сигают, — тухлое мясцо на калке-кривуле в воду спустил,
ждет-пождет добычи. Закопошились раки, из нор полезли, округ палки цапаются,
мясцом духовитым не кажную ночь полакомишься…
Только было солдат приноровился черных квартирантов сачком поддать, на
вольный воздух выдрать, — шасть! кто-то его из воды за сапог уцепил. Тащит,
с….а, из всей мочи, прямо напрочь ногу с корнем рвет. Уперся солдат
растопыркой, иву-матушку за волосья ухапил, — нога-то самому надобна… Мясо
живое кое-как из сапога выпростал, а сапог, к теткиной матери, в воду рыбкой
ушел…
Вскочил он полуобутый, глянул вниз. Видит, русалка, мурло лукавое, по
мокрую грудь из воды выплеснулась, сапогом его дразнит, хохочет:
— Счастье твое, кавалер, что нога у тебя склизкая! А то б не ушел… Уж в
воде я б с тобой в кошки-мышки наигралась.
— Да на кой я тебе ляд, дура зеленая? Играй с окунем, а я человек
казенный.
— Пондравился ты мне очень! Морда у тебя в веснушках, глаза синие. Любовь
бы с тобой под водой крутила…
Рассердился солдат, босой ногой топнул:
— Отдай сапог, рыбья кровь!.. Лысого беса я там под водой не видал, — у
тебя жабры, а я б, как пустая бутылка, водой налился. Да и какая с тобой,
слизь речная, любовь? На хвост-то свой погляди.
Тут ее, милые вы мои, заело. Насчет хвоста-то… Отплыла напрочь, посередь
речки на камень присела, сапогом себя, будто веером, от волнения обмахивает.
Солдат чуть не в плачь:
— Отдай сапог, мымра! На кой он тебе, один-то? А мне, полуразутому, хочь и
на глаза взводному не показывайся… Съест без соли.
Зареготала она, сапог на хвост вздела, — и одного ей достаточно, — да еще
и помахивает. Тоже и у них, братцы, не без кокетства…
Что тут сделаешь? В воду прыгнешь, — залоскочет, просить не упросишь, —
какое уж у нее, у русалки, сердце…
А она, с камешка повернувшись, кое-что и надумала:
— Давай, солдатик, наперегонки гнаться! Я вплавь по воде, а ты по берегу —
вон до той ракиты. Кто первый достигнет, того и сапог. Идет?
Усмехнулся про себя солдат: вот фефела-то!.. Ужель по сухопутью легкие
солдатские ножки нехристь пловучую не одолеют?
— Идет! — говорит.
Подплыла она поближе, равнение по солдату сделала, а он второй сапог с
ноги долой, да под куст и шваркнул. Чтобы бежать способнее было…
Свистнула русалка. Как припустит солдат, — трава под ним надвое, в ушах
ветер попискивает, сердце — колотушкой, медяки в кармане позвякивают… Уж и
ракита недалече, — только впереди на воде, видит он, вода штопором забурлила,
и будто рыбья чешуя цыганским монистом на лунной дорожке блестит… Добежал,
штык ей в спину! — плещется русалка супротив ракиты, серебряным голоском
измывается:
— Что ж вы, солдатик, запыхавшись? Серьгу бы из уха вынули, бежать бы
легче было… Ну что ж, давай повернем! Солдатское счастье, поди, с изнанки
себя обнаруживает…
Повернулся солдат, и отдышаться не успел, да как вдругорядь дернет: прямо
из кожи рвется, локтем поддает, головой лозу буравит… Врешь, язви твою душу,
— в первый раз недолет, во второй перелет, — разницей подавишься!
Достиг до первоначального места, глянул в воду, так фуражку о земь и
шмякнул. Распростерлась рыбья девка под кручей, хвост в кольцо свивает,
солдату зеленым зрачком подмигивает:
— С легким паром! Что ж ты серьгу так и не снял? Экой ты, изумруд мой,
непонятливый. Камушек пососи, а то с натуги лопнешь.
Сидит солдат над кручею, грудь во все мехи дышит. Стало быть, казенному
сапогу так и пропадать? Покажет ему теперь фельдфебель, где русалки зимуют.
Натянул он второй сапог, что для легкости разгона снял, — слышит, под
портянкой хрустит чтой-то. Сунул он руку, — ах, бес! Да это ж губная гармония,
— за голенищем она у солдата завсегда болталась… У конопатого венгерца, что
мышеловки в разнос торгует, в городе купил.
Приложился с горя солдат к звонким скважинам, дохнул, слева-направо губами
прошелся, — русалка так и встрепенулась.
— Ах, солдатик! Что за штука такая?
— Не штука, дура, а музыка… Русскую песню играю.
— Дай мне. Ну-ка, дай!.. Я в камышах по ночам вашего брата приманивать
буду…
«Ишь, студень холодный, чего выдумала! Чтоб землякам на погибель солдат ей
и способ предоставил же!..» Однако без хитрости и козы не выдоишь. Играет он,
на тихие голоски песню выводит, а сам все обдумывает: как бы ее, скользкую
бабу, вокруг пальца обвести.
— Сапог вернешь, тогда, может, и отдам…
Засмеялась русалка, аж по спине у него холодок ужом прополз.
— Сойди-ка, сахарный, поближе. Дай гармонь в руках подержать, авось
обменяю.
Так он тебе и сошел… Добыл солдат из кармана леску, — не без запасу
ходил, — скрозь гармонь продел, издали русалке бросил.
— На, поиграй… Я тебе, — даром, что чертовка, — полное доверие оказываю.
Дуй в мою голову!..
Выхватила она из воды игрушку, в лунной ручке зажала, да к губам, — глаза
так светками и загорелись. Ан, вместо песни пузыри с хрипом вдоль гармони
бегут. Само собой: инструмент намокши, да и она, шкура, понятия настоящего не
имела… Зря в одно место дует, — то в себя, то из себя слюнку тянет.
— В чем, солдат, дело? Почему у тебя ладно, стежок в стежок, а у меня
будто жаба на луну квохчет?
— А потому, красава, что башка у тебя дырява… Соображения у тебя нет!
Гармонь в воде набрякла, а я ее завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка
ее в свой сапог, да поглубже заткни, — да на лунный камень поставь. Она и
отойдет, соловьем на губах зальется. А играть я тебя в два счета обучу, как
инструмент-от подсохнет.
Подплыла она, дуреха сырая, к камешку, гармонь в сапог, в самый носок
честно забила, — к бережку вернулась, хвостом, будто пес, умиленно виляет:
— Так обучишь, солдатик?
— Обучу, рыбка! Козел у нас полковой, дюже к музыке неспособный, а такую
красавицу как не обучить… Только, что мне за выучку будет?
— Хочешь, земчугу горстку я тебе со дна добуду?
— Что ж, вали. В солдатском хозяйстве и земчуг пригодится.
Мырнула она под кувшинки, круги так и пошли.
А солдат не дурак, — леску-то неприметную в руках дернул. Стал он
подтягивать, — гармонь поперек в сапоге стала… Плюхнулся сапог в воду, да к
солдату по леске тихим манером и подвалился.
Вылил солдат воду, гармонь выудил, в сапог ногу вбил, каблуком
прихлопнул… Эх, ты, выдра тебя загрызи!.. Ваша сестра хитра, а солдат еще
подковыристее…
Обобрал заодно сачком раков, что вокруг мяса на палке кишмя-кишели, да
скорее в лозу, чтобы ножки обутые скрыть.
Вынырнула русалка, в ручку сплюнула. — полон рот тины, в другой горсти
земчуг белеет. Бросил он ей фуражку, не самому ж подходить:
— Сыпь, милая… Да дуй полным ходом к камешку, гармонь в сапоге-то, чай,
на лунном свете давно высохла.
Поплыла она наперерез, а солдат скорее за фуражку, земчуг в кисет всыпал,
— вот он и с прибылью…
Доплыла она, шлендра полоротая, на камешек тюленем взлезла, да как завоет,
— будто чайка подбитая:
— Ох, ох! А сапог-то мой где? Водяник тебя задави-и!..
А солдат ей с пригорка фуражечкой машет:
— Сапог на мне, гармонь при мне, а за земчуг покорнейше благодарю! Танюша
у нас сухопутная в городе имеется, как раз ей на ожерелко хватит… Счастливо
оставаться, барышня! Раков, ваших подданных, тоже прихватил, — фельдфебель за
ваше здоровье попускает…
Сплеснула русалка лунными руками, хотела пронзительное слово загнуть, — да
какая уж у нее супротив солдата словесность.
