Развеселился, наконец,
Изведал духа совершенство,
Уверовал в своё блаженство
И успокоился, как царь,
Почуяв славу за плечами —
Когда первосвященник в храме
И голубь залетел в алтарь.
Тит Пестов идет к «Иллюзиону»;
Тит Пестов читает у ворот:
«Монопольно! Дивно! Для сезону
Боевая хроника идет!»
Мрачный тип с пером павлиньим в шапке
Отворяет, коченея, дверь,
И Пестов у кассы зрит на папке,
Как стрелка когтит индийский зверь.
Тут же надпись: «Тридцать две копейки
Третье место». Тит Пестов умен;
У него придуманы лазейки
Надувать театр «Иллюзион».
Медленно передвигая чресла
И сопя солидно в воротник,
На пустые он садится кресла,
Благо дремлет билетер-старик.
И за тридцать две копейки потных
Из господских, из рублевых мест
Зрит Пестов страдальцев благородных
И войны неизгладимый крест.
Перед ним на «зеркальном» экране
Жертвенно проносятся войска;
Батареи видит он на Сане,
На Кале — алжирского стрелка;
И отряды мучеников Льежа
Средь развалин, холодно-горды,
К новой смерти движутся…
«А где жа,-
Говорит Пестов, — тае форты?!
Уж Пате бы я наклал взашею;
Эко диво — воинский поход!
Ты мне эту самую траншею
Покажи, да в деле — пулемет!
Как хозяин от стыда не лопнет?!
Надувать честнеющих людей!..
Ежли бомбой во окопу хлопнет —
Приведу, пожалуй, и детей…»
Так у трупа в сумерках сраженья,
К тайне крови хищностью влеком,
Кровь бойца, забывшую движенье,
Лижет пес кровавым языком.
