Обиженно уходят на холмы,
Как Римом недовольные плебеи,
Старухи овцы — черные халдеи,
Исчадье ночи в капюшонах тьмы.
Их тысячи — передвигают все,
Как жердочки, мохнатые колени,
Трясутся и бегут в курчавой пене,
Как жеребья в огромном колесе.
Им нужен царь и черный Авентин,
Овечий Рим с его семью холмами,
Собачий лай, костер под небесами
И горький дым жилища и овин.
На них кустарник двинулся стеной
И побежали воинов палатки,
Они идут в священном беспорядке.
Висит руно тяжелою волной.
Он пропал, пропал безвременно,
Сплющен тяжким каблуком.
Прикрывайтесь, кудри, временно
Развеселым колпаком.
Ни разящего, ни острого,
Ни иголок, ни кнута,
Но как можно больше пестрого —
Звучных песенок шута!
Чтобы рифмочки-шаркунчики
Мягко звякали в тиши,
Чтоб мыслишки-попрыгунчики
Не тревожили души.
Пробегаемая наскоро
Легких строчек полоса
Щекотала ухо ласково,
Как безжальная оса:
«Ах, друзья, мол, обыватели,
Как приятен свод небес!
Ах, почтенные читатели,
Как красив зеленый лес!
Ах, как славно перелесками
В мураве-траве бродить;
Ах, зачем словами резкими
Прерывать восторгов нить?»
Хорошо! Согласен. Кончено!
Преломись, древко копья!..
Подмалевана, утончена
Песня грубая моя.
И в коротеньком камзольчике
Я беспечно, как и все,
Сею рифмы-колокольчики
На газетной полосе.
