Но сжала рот упрямо я,
замкнула все слова.
Полынь, полынь, трава моя,
цвела моя трава.
Все не могли проститься мы,
все утаили мы.
Ты взял платок мой ситцевый,
сорвал кусок каймы…
Зачем платок мой порванный,
что сделал ты с каймой?..
Зачем мне сердце торное
от поступи земной?..
Зачем мне милые слова
от нелюбых — чужих?..
Полынь, полынь, моя трава,
на всех путях лежит…
Век, возникающий нежданно
В сухой, отравленной траве,
С костра кричащий, как Джордано:
«Но все равно ведь!»—
Вот твой век!
Твой век ударов и зазубрин,
Монахов за стеной сырой,
Твой век разобран и зазубрен…
Но на пути профессоров
Ты встал широкоскулой школой…
Твой мир, летящий и косой,
Разбит, раздроблен и расколот,
Как на полотнах Пикассо.
Но кто поймет необходимость
Твоих скитаний по земле?
Но кто постигнет запах дыма,
Как дар встающего во мгле?
Лишь тот, кто смог в ночи от града
Прикрыться стужей как тряпьем,—
Лишь тот поймет твои баллады,
О метр Франсуа Вийон!
…И мир, не тот, что богом навран,
Обрушивался на квартал,
Летел, как ветер из-за Гавра,
Свистел, орал и клокотал.
Ты ветру этому поверил,
Порывом угли глаз раздул,
И вышвырнул из кельи двери,
И жадно выбежал в грозу,
И с криком в мир, огнем прорытый,
И капли крупные ловил,
И клялся тучам,
как открытью,
Как случаю и как любви.
И, резко раздувая ноздри,
Бежал, пожаром упоен…
Но кто поймет, чем дышат грозы,
О метр Франсуа Вийон!
