Великих зрелищ, мировых судеб
Поставлены мы зрителями ныне:
Исконные, кровавые враги,
Соединясь, идут против России:
Пожар войны полмира обхватил,
И заревом зловещим осветились
Деяния держав миролюбивых…
Обращены в позорище вражды
Моря и суша… медленно и глухо
К нам двинулись громады кораблей,
Хвастливо предрекая нашу гибель,
И наконец приблизились — стоят
Пред укрепленной русскою твердыней…
И ныне в урне роковой лежат
Два жребия… и наступает время,
Когда Решитель мира и войны
Исторгнет их всесильною рукой
И свету потрясенному покажет.
Далёко-далеко, где носят чуни,
Где юбки шьют из маскхалатов и мешков,
Где юноши и старики в кругу
Сидят
И курят крепкую махорку,
Где сотню отдают за молока махотку,
В краю войны и детства моего
Живёт та девочка.
Она меня не знает.
Она Толстого вечером читает.
Не ходит на гулянку, не поёт
И самогон со взрослыми не пьёт.
Она красива. Чёрная коса
Чернее чёрной непроглядной ночи.
Огромные укромные глаза.
Я сплю и бормочу:
— Ах, эти очи! —
Я не влюблён. Мне слишком мало лет.
Я плохо кормлен, чтоб влюбиться рано.
Но на неё смотрю я как-то странно,
Как на прекрасный призрачный балет.
В ней столько тихой грации, игры,
По-городскому кроткого кокетства,
Что так и тянет выйти за дворы
И, разбежавшись, выскочить из детства.
